О. Дорогань «Во имя или от имени» (памяти Юрия Кузнецова) 2003

Когда не стало Юрия Кузнецова, эта статья на сорок дней поэта вышла в «Российском писателе», № 23, 2003 г.

ВО ИМЯ ИЛИ ОТ ИМЕНИ

Прошло сорок дней, как не стало Юрия Поликарповича Кузнецова – русского поэта могучего, дерзновенного таланта. Поэта-высверка, осветившего всему миру глубину «мерзости запустения», скрывающуюся за яркими вывесками тупиковой цивилизованной мишуры… Поэта, своей дерзостью на путях поиска Истины поколебавшего все разумные основы постижения.

Именно Ю.Кузнецов в самой крайней, экстремально заострённой форме обнажил перед всеми нами вопрос – существует ли и где он, тот Предел, к которому невозможно приближаться даже Поэту, для которого «запретных тем нет»… На какой грани расколотого Бытия мир смогут удержать на краю пропасти «тёмные силы добра», и существует ли эта грань в материальной субстанции…

И он сам вышел к барьеру, встал на край той бездны, где Сущее и Вечное, равно как Добро и Зло, разделены видимой лишь глубинным духовным зрением, тончайшей, как лезвие бритвы, межой. Запредельность этого шага осязаема уже всеми… Как устоять?.. Как разомкнуть кольцо мистического Предназначения и раскрепостить всю силу и мощь русской православной духовной материи…

Было тревожно читать последние кузнецовские поэмы, в которых поэт со свойственной ему дерзостью вторгся в пространства для русской традиции неведомые. И с тем большим волнением всматривались и вслушивались мы в то, как кузнецовское слово воспринимается русским сознанием, как испытывается его органичность нашему духовному свойству не только чьим-то сопротивлением, но и – что ещё опасней для по-настоящему большого поэта чьими-то дежурными восторгами.

Будучи горячими почитателями выдающегося таланта Юрия Кузнецова, мы инициировали острый спор литературных критиков о «душе неведомых пределах» его последних публикаций (см. статьи В.Хатюшина в №№ 10, 18 «Российского писателя» и О.Дорогань в № 8  «Дня литературы»). Лишь преждевременная смерть поэта превратила наше эхо от его могучего голоса в скорбную тишину.

Весь путь Юрия Кузнецова в русской литературе – это вечный поиск-постижение «жестокой гармонии утрат». Теперь её постигаем мы – в молитве об успокоении его души…

Юрия Поликарповича уже с нами нет. Нет и лёгких ответов на вопросы, которые он поставил перед нами всем своим творчеством. Во время недавно проходивших Дней «Российского писателя» на Смоленщине критик и поэт Олег Дорогань передал нам для публикации свою статью о Юрии Кузнецове,

написанную 9 ноября с.г. Мы предлагаем её вниманию наших читателей.

Так продолжается вечная земная жизнь поэта – жизнь в великой русской литературе!

Александр Дорин

Говорят, в споре рождается истина. Тривиально? Ещё бы. Вот и сама эта истина стала прописной. На самом деле, в споре мы лишь приближаемся к истине. Или отдаляемся от неё. Любое сочинение, построенное на прописных истинах, просто чтиво. Любое стихотворение с его заданностью и предвзятостью едва ли можно считать истинной поэзией.

К прописным истинам можно отнести и «тьмы низких истин», и высокопарные истины «нас возвышающего обмана».

Что движет творческим процессом? Поиск истины. Нет поиска – нет процесса. Но как же трудно ищущему истину, когда все вокруг её знают!.. Есть шаги к истине, есть моменты истины, есть интуиция истины, есть чувство истины. Вся Истина – Тайна Всех Тайн. Художник никогда не знает её до конца – он лишь приближается к ней.

Высшая художественная истина сродни вселенской. Её знает лишь Бог. Истина нами не познана, но познаваема. Истина эта в живой вселенской органике с многообразием состояний и чувствований. А её почему-то хотят увидеть в голом факте или в скучной сентенции. Стараются выдать за правду, за истинное. А истинное – это согласованность всего со всем, оно в гармонической вселенской взаимосвязи, и выстраивается в пирамидальную иерархическую вершину – в Бога.

Никогда нам не откроется всеми своими сторонами, гранями и ликами. Мы всегда постигаем, но никогда не постигнем. В этом и состоит так называемая бесполезность искусства. В этом и залог его вечности. Наука полезнее, – она плоды постигнутого переводит в плоскость практического применения.

Если высшая истина в Боге, то идти к Богу – это служить во имя её. А мы идём к Нему всю жизнь. И верим, что нам суждено с Ним встретиться в послежизни. А если мы в этой жизни дерзнули идти от Бога, то значит: выступаем от Его лица, от имени Истины. И как бы одухотворённо, ответственно мы это ни делали, мы рискуем незаметно перешагнуть ту грань, за которой может наступить самозванство, присвоение себе звания и миссии Мессии, избранника, помазанника Божьего. Тем более, когда этому способствует окружение. А, как известно, возведённые в ранг бога устраивали и благословляли крестовые походы; разжигали костры инквизиции; совершали карательные экспедиции, пытая и расстреливая, при этом выблёскивали пряжками на поясах с надписью «С нами Бог!»

В художественном творчестве, на мой взгляд, вообще недопустимо идти от изречения уже изречённого, от всем известных истин. Это может обернуться тенденциозностью. Изрекать изречённое – разве в этом суть любого творчества? Высвечивать когда-то изречённое по-новому – с этим ещё можно согласиться.

Навязывание своих понятий конечных истин – вместо приглашения продолжать непрекращающийся путь ради постижения Истины – может стать губительным для искусства. Вот в чём я подразумевал инквизиторство догм, вот от чего всегда предостерегал.

***

И когда я раздумывал над всем этим, у меня сама собой стала складываться статья под названием «От имени Истины или во имя Её?». А в это же время готовил ответ на мою статью «Между миром и Богом. В защиту Юрия Кузнецова» («День литературы», август 2003 г., № 10) критик и поэт Валерий Хатюшин. Написать её меня побудила его же статья «Без Божества»  («Российский писатель», июль 2003 г., № 10). Я тогда ещё не знал, что новое своё эссе Хатюшин назовёт «Во имя Истины». Представляете, какая информационно-волновая, почти телепатическая связь установилась между нами? Не знающими друг друга лично и живущими друг от друга довольно далеко.

Честно признаться, эта статья вызвала  у меня вполне уважительное отношение к автору. И даже некоторые колкости в мой адрес не покоробили меня, не оскорбили. Я не почувствовал обиды. А самое важное, что я отметил про себя: слава Богу, спор не перерос в свару, а вылился в дискуссию по концептуальным вопросам. И  сам Хатюшин значительно вырос в моих глазах. Теперь уже не зубодробительным боксёром на ринге он показался мне, а интеллектуальным оппонентом. Значит, я своей статьёй в «Дне литературы» чего-то добился. А было бы иначе, тогда в нашем литературно-патриотическом лагере мог произойти очередной раскол.

Я не испытал неприязни ни тогда, когда Хатюшин постарался уличить меня и тех, кого я представлял и защищал, в «секуляризированном сознании», ни в ответ на едкую аннотацию к подзаголовку в моей статье, мол: «оказывается, защищать нам нужно не Тютчева и Гоголя, а наоборот». Несомненно, защищать наших классиков нужно. Но пока будет продолжаться живой литературный процесс, тот или иной мёртвый классик в очередной раз будет испытываться на прочность. И даже попадая в новый литературный «ад» очередного сочинителя, он всё равно будет оставаться живее всех живых. Хоть я, в принципе, противник подобного рода проверок наших классиков на «прочность», и чтобы понапрасну тревожили их великие тени.

Почему же я всё-таки встал на защиту Юрия Кузнецова? Нет, не только из-за того, что был заворожён или «загипнотизирован» строками его поэм.

Что греха таить, есть в его стихах необъяснимая магическая сила, своё впечатление от которой, несмотря на всю убогость прозаического жанра критики, я хоть как-то хотел передать и донести до читателя. В большей степени меня подвигло к тому то обстоятельство, что Хатюшин выступил резко и гневно, как критик-обвинитель, как критик-прокурор. Ну что ж, даже преступнику полагается адвокат. Почему бы мне не выступить в роли критика-адвоката? Я и решился на это, прекрасно понимая, что и сам понесу часть обвинений, как божий гнев, обрушившихся на Ю.Кузнецова. При этом заняты были мною такие позиции, с которых я как раз и выступил не от имени истин высшей инстанции, а против них – во имя высшей Истины.

Это и почувствовал Хатюшин и стал строить свою ответную статью как адекватный отклик на мою концепцию. И попытался перепарировать мой же импульс мне обратно. Я упрекнул его в религиозном догматизме от искусства, а он меня в том, что я выступаю чуть ли не с «рапповской прямотой», веду себя, «как в партшколе». Перечитайте мою статью – нет этого. Рапповский догматизм – он как раз от директивных указаний, от непререкаемых истин, уродовавших и губивших социалистический реализм, лучшие образцы которого навсегда вошли в историю отечественной литературы. Я же выступаю вообще против каких-либо догм в искусстве. А Хатюшин в первой своей сокрушительной статье шёл как раз от истин в окончательной инстанции, нашедших своё отражение через религиозные приматы. Шёл – как бы глаголя их.

Он утверждает, что статья его была прежде всего о «грехе гордыни». А разве же в ней нет и с его стороны некоей гордыни? Постороннему читателю, мне думается, вполне могло показаться, что здесь гордыня схлестнулась с гордыней (или подозрением в ней).

***

Сколько же пророков и вождей несло эти окончательные истины, эти прописи придуманных ими порядков! И мир рушился… Как много их было, кто именем Бога крушил всё и вся!

Согласен, в рисковой опасной близости с этим оказался и сам Юрий Кузнецов. Но он-то своей могучей интуицией художника ухватывает ариаднину нить истины. Всё же Бог его ведёт, а не он Бога.

Нить истины теряется с потерей чувства истины. А штампы, клише, шаблоны, догмы – всё это тот инструментарий, который подавляет чувство истины, омертвляет его, рвёт эту нить.

Немало художников, которые идут по накатанным, проторённым путям, боятся обвинений в заблуждениях, прибегают к расхожестям, мечтают стать популярными или поддерживать моду в угоду массовому читателю. А творчество, построенное на прописях, попросту теряет смысл. Думаю, и Создатель не сотворил бы человека, если бы не был движим вечно обновляемой творческой  пассионарностью. Его творение – все мы с вами – не случайно полно загадок, непредсказуемостей, непознанных тайн, которые не до донца разгаданы, может быть, и Им Самим.

И Сам Он – как истина абсолютная или всё-таки почти абсолютная – нам известен лишь из Библии и апокрифов,  принят нами на веру. Бог на слуху, но не на виду. Наверное, и это неслучайно замыслено Им.

Всей Истины не увидать!

Истина и налицо, и спрятана внутри.

Так, заманчивый фасад обещанного народу благоденствия, справедливого государственного и социально-экономического устройства общества не раз оборачивался неприглядными сторонами жизни, народными бедствиями и крушениями. Вот и сегодня либерально-демократические реформы в красивых словесных упаковках прикрывают и порождают всё новые беды в России.

И любое изображение Бога – это всего лишь видимость Бога. «Не сотвори себе кумира!» – заповедал нам Христос. И как бы мы этого не хотели, из Бога мы кумира никогда не создадим. Бог всегда шире наших представлений о Нём! Необъятно шире! И икона Бога – это всего лишь видимость Бога.

Создавая кумира из представлений о Боге, мы нисколько не умаляем и не унижаем Всевышнего. Нам это просто не дано. И наша гордыня в этом случае – это вольное или невольное самоуничижение. Кумира хочется потрогать, похлопать по плечу, разорвать на сувениры, опустить до уровня своего понимания. А главное – поклоняться и развенчивать! Низвергнуть с пьедестала, наконец, когда он надоел.

А Бог всё равно никогда не раскроется всем и сразу. Не раскрывшийся перед нами, Он никогда и не станет кумиром. И прикоснуться рукою можно лишь к церковным реликвиям, к мощам святых, а к Богу – лишь душою и духом.

Все болезни человеческого сознания, в том числе и религиозного, от желания всё сделать доступным и в невозможности этого достичь. Сатана – тот доступнее; он и подсовывает нам, поставляет и «подставляет» кумиров. От лукавого истина соблазняющая, иску-сительная, лёгкая. Она как бы стремиться сама даться в руки. Мы можем держать её, как пачку купюр, – и она тут же начнёт исчезать, будто просачиваясь сквозь пальцы. Можем тасовать её, как колоду карт с красивыми женщинами, а истинно женственного с нежным дышащим теплом так и не по-чувствуем. Можем обладать истинами, как живыми красавицами, а счастья и любви так и не обретём, разочаруемся и разочаруем. Дьявольская истина постоянно ускользает, исчезает как мираж, как миф. Вот овладел ты вожделенным предметом – и вдруг перестал чувствовать его. Ощущаешь его гладкость, теплоту, бархатистость, упругость, а чувств к нему уже никаких.

А Бог невидим и нам материально не дан. И в этом Его сила и слава, таинство и святость. А пока тайное свято, и истина свята.

Приближаясь к Истине, мы приближаемся к Богу, но Бога нам увидать не дано. Продолжается вечное приближение. А сближение с Ним если и возможно, то не здесь, не в этом мире.

Тогда как же быть художникам с изображением Бога? От этого вопроса Хатюшин всё же уклонился. А меня укоряет за то, что мой «очищенный от духовной традиции взгляд» (?) не улавливает подмены: в кузнецовской поэме выступает не Бог, а персонаж под именем Христа, и не более того. Слово «подмена» из арсенала «низких истин» – и оно здесь неуместно. Выходит, и любая иконка своего рода подменка? Что ж делать художникам? Изображать? Наверное, всё-таки изображать. Правда, здесь их на каждом шагу подстерегает опасность. Их произведения могут стать настолько культовыми, что от Бога в них останется только изображение, внешний эффект. И такое искусство, действительно, можно будет отнести к отрицательному искусству или антиискусству.

«Лицом к лицу лица не увидать». Так словами С.Есенина можно сказать о нахождении один на один перед Ликом Бога. И мне порою кажется, что мы смотрим в небо как в бездонно-синие очи Бога, а самого Его не видим. Так букашка, муравей или микроб, должно быть, смотрят нам в глаза и видят лишь одну их безбрежно-серо-синюю поверхность. Не оттого ли у Есенина и сказано дальше: «большое видится на расстоянии»?

За далью даль – за бездной бездна…

***

«Мы многое можем, но проникнуть в сущность Бога нам не дано» – признаёт наш оппонент в своей новой статье. Не это ли и я утверждал в своих предыдущих публикациях – о Ю.Кузнецове, В.Смирнове и других мастерах слова. На попытках проникновения в сущность Бога и строится настоящее искусство.

Обращаясь к их творчеству, я прежде всего стремился увидеть, как в произведениях ведущих российских поэтов отразился переход от коммунистического атеизма к православному сознанию. И нельзя сказать, что он уже завершён. Этот процесс у них сложен и противоречив, в отличие от многих других, которые осуществили этот переход чрезвычайно быстро. И – приняли религиозную веру как условие новой игры. Что может быть проще – заменить коммунистические догмы догмами религиозными?

Поэмы о Христе ценны ещё и тем, что в них отражена эта пропасть между двумя этими крайними формами сознания, обнажившаяся в современной истории. Познать Бога – это трудный процесс, который может быть настолько долог, что и всей жизни не хватит.

Можно по-горбачёвски «перестроиться» в одночасье и «перестроить» других за ночь, включая в официальные списки, что к утру необходимо было подать в вышестоящий партийный орган. Перестроить атеистическое сознание на религиозное так, чтоб это было искренне, – для этого могут понадобиться не то, что десятилетия – века.

И пускай Хатюшин причисляет меня к «критикам, блуждающим в потёмках греховной жизни», я просто обязан изучать проблемы, связанные с возрождение православия и преломлением их в современной отечественной литературе. Ведь не секрет, что многие обращённые из атеистов в неофиты возжелали сразу же взять, как говорится, Бога за бороду, заиметь Бога удобного и угодного им. Стали молиться не столько на Бога, сколько на собственную удачу, глядя на иконы и ставя свечи. В смутное время всеобщей приватизации некоторые вообще вознамерились заодно «прихватизировать» и Бога.

Согрешил – покаялся, а боженька простит. И Бог как будто даже стал попустительствовать этому. Убери конкурента на рыночной гонке, вплоть до физического устранения, а потом покайся, отслужи службу за упокой убиенного, поставь ему свечки, – и тебе, душегубу, будет обеспечено прощение и даже местечко в раю. Такая психология стала массово и, я бы сказал, закономерно распространяться в нашем криминализированном обществе.

Узурпирование истин высшей иерархии, приватизация Бога, приручение Его нашим собственным представлениям о Нём – вот какие тенденции стали возникать в сознании постсоветских людей. Вседозволенность безбожия стала сменяться вседозволенностью веры в приватизированное божество, угодное властям предержащим.

И мне показалось, что Ю.Кузнецов интуитивно уловил эту тенденцию. Ведь в его поэме «Сошествие в Ад» там, в аду, можно встретить чуть ли не всех «приватизаторов» Бога всех времён и народов. Поэт и сам помещает себя в ад, и сам претерпевает муки. И тут упрекнуть его можно лишь в том, что из всех первое предпочтение он отдаёт себе. Своя рука, как говорится, владыка.

Само состояние современного человечества, видно, подсказало ему эту идею. И не нами сказано: благими намерениями вымощена дорога в ад.

***

Ещё лично меня упрекают за то, как я мог простить Кузнецову, что он упёк Гоголя в свой ад. Тем более что Гоголь – мой любимейший писатель. И отец мой родился на Полтавщине, в шестидесяти верстах от Миргорода, можно сказать, на родине великого писателя. Всё же внимательно вчитайтесь в поэму, Гоголь там у Кузнецова небезнадежно в аду. Он летит в горящем гробу, возможно, вылетает из ада. И только люлька Тараса Бульбы остаётся в преисподней.

Что же побудило автора поместить Гоголя и Тютчева в ад? В интервью В.Бондаренко, в газете «Завтра», он и сам, по-моему, не сумел дать исчерпывающего ответа. У поэтов читайте стихи, не слушайте их уязвлённую речь или брань! Вот и сам Хатюшин в запальчивости утверждает, что если бы рядом с А.С.Пушкиным оказался духовник, не было бы смертельной дуэли. К сожалению, Пушкин пренебрёг запретами Царя драться на дуэлях. А где замешана женщина, там не поможет и Бог.

У Ю.Кузнецова, несомненно, есть побудительные импульсы, которые придаю ему уверенности, что «поэт всегда прав». Следуя неумолимому закону отрицания отрицания, который по эту сторону добра и зла действовал всегда, Кузнецов отрицает Гоголя и Тютчева, как его, в свою очередь, будет закономерно отрицать кто-либо другой, идущий на смену. Важно, чтобы им оказался по-настоящему талантливый поэт, пусть его не превосходящий, но хотя бы приближающийся к уровню своего предшественника. И пускай их рассудит Бог.

Что же могло всё-таки побудить Кузнецова так «покарать» Гоголя? А давайте вспомним гоголевские произведения! Его «Страшную месть», этот своеобразный страшный суд писателя вместо Бога. Там Петро мстит названому брату Ивану за то, что он получил награду от короля Степана (тот поймал турецкого пашу арканом) – и – разделил её с братом поровну. Разделил поровну! Так за что же месть? А месть – из зависти. Месть – ради вымещения собственной обиды за удачу брата. Видите, как гениально у Гоголя месть напрямую произрастает от слова «место».

Самое страшное в «Страшной мести» – так это то, каким Гоголь изобразил Бога. И, возможно, именно таким, каким Его тогда и представлял. Петра и весь его род, всё потомство до последнего колена Бог карает неслыханным по жестокости наказанием, попустительствуя пожеланию Ивана создать им такой ад, чтобы мертвецы поднимались из могил, в страшных муках глодали свои кости и грызли друг друга. «Выбери ты сам ему казнь!» – предложил Бог. И тот придумал именно такую. Но и самого Ивана Бог карает вечными муками созерцания исполнения собственного приговора. Получается, Бог у Гоголя мстящий, карающий, жестокий. У Него – как у Бога ветхозаветного – принцип: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь, смерть за смерть!

Гоголь в этой повести право Бога судить, выраженное библейскими словами: «Мне отмщенье и аз воздам», – передаёт человеку. И как художник – выступает от Лица Бога, от имени божественной истины. Правда, отталкивался он от народных представлений о борьбе божественной и сатанинских сил. Возможно, где-то гениально и перешагнул грань, за что ему стали мстить и те, и эти, судя по судьбе писателя. Согласитесь, ведь ужаснее образа Вия в российской литературе не было. Не найти нигде, ни в каких художественных текстах, передачи такого ощущения жуткой близости смерти, из запредельности стучащейся в очерченный круг с перегородкой из воздуха, осенённого крестными знамениями.

И «Страшная месть» Гоголя и «Сошествие в ад» Кузнецова не позволяют сделать однозначных выводов – и тем они художественно значимы.

Художнику же пристало заниматься художеством, а не морализаторством. Нравственный вывод или выбор лучше делать самому читателю. Это его право и личная воля. Понятно, что неподготовленные или неправильно сориентированные читатели могут сделать ложные выводы. И критику-литературоведу важно подготовить и направить его в нужном направлении. А коль мы себя под Богом числим и чистим, то и помочь ему, читателю, ступить на стезю православной веры.

Но как тут отделить духовную литературу от светской? Современная светская литература, по напоминанию Хатюшина, названа Иоанном Кронштадтским «отрицательной». По его словам, духовная литература смотрит на светскую «со снисхождением, как на баловство несмышлёных детей».

К какой же из них отнести роман Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание», написанный в жанре психологического детектива? Или ту же повесть Гоголя  «Страшная месть», исполненную как народная фантазия – притча? Несомненно, к светской. Но отчасти – и к духовной тоже. Если понимать духовную литературу как библейские стихи, оторванные от конкретных вопросов реального бытия, то это одна литература. Её можно назвать чисто духовной литературой. Но литература, отражающая несовершенства жизни с высоты духовного полёта, – это другая, но тоже духовная литература. К ней можно отнести и кузнецовские поэмы о Христе.

Вот именно та, на первый взгляд, неуловимая грань, на которой расходятся наши с Хатюшиным концепции, подходы к природе творчества. И с моей стороны здесь нет никакого «умствования». Я затрагиваю такие концептуальные вопросы, без которых невозможно развитие отечественной литературы в лоне литературы мировой.

***

В свою очередь, Хатюшин полагает, что между нашими концепциями пролегла пропасть, бездна. Кстати, он предостерегает меня от увлечения этим «словечком». Ничего себе словечко!

Критику просто необходимо подготовить читателя к восприятию и пониманию этой философской категории, нынче довольно-таки часто употребляемой в современной мировой литературе. Не познавая бездну, человек не сможет постигать, как можно глубже, ни Вселенную, ни себя. А ведь человек – это живая модель Вселенной в миниатюре. Она в нём – как в капле океан. Вселенная неисчерпаема в человеке, она в нём и есть духовная бездна. Именно благодаря Духу человек и неисчерпаем, как Вселенная и атом.

Вот как замыслил нас Бог! И Божий Дух, как сказано в библейском писании, «дышит где хощет». Так в одном из нас он может дышать, а в сотнях других дышать не станет.

И цель подлинного художника – познавать и отображать свою неисчерпаемость – как вселенскую, не только как свою собственную. Неисчерпаемость Истины как божественной сущности всегда влекла художников.

А душа человеческая – она как маленькое зеркальце бездонно-неисчерпаемой Вселенной. Представляете, какая заключена в человеке бездна?!

И кто же глубже всех её постиг и сумел отобразить? По общепринятому признанию – Ф.М.Достоевский, великий духовный православный писатель. Кажется, в кузнецовский ад он не попал. А ведь вскрыл же в человеке поистине адские духовные и психологические бездны.

Вот о каких безднах велась и впредь будет мною вестись речь. Бездна духовная, что «между миром и Богом» –  вот что важнее всего для меня. Она вне нас и в нас – как вселенная в безбрежной Всевселенной.

И, кроме Бога господствующего, там не может не быть заперт Зверь.

Ощущая свою неисчерпаемость, человек, так или иначе, переходит к ощущению Бога в себе, ибо Он заронен в каждом. В нас спроектирована Вселенная с Богом в центре.

Однако, не сумев при этом совладать с искушением своей собственной исключительности, единственности на земле, человек может возгордиться, а может и успокоиться, остановиться на достигнутом. Или всё же пойти дальше. Дойти до Бога в себе, до Его чудотворных возможностей.

Утверждают, что это удаётся восточным метафизикам. Только надо помнить, что можно дойти и до Зверя в себе, ведь он тоже заперт в каждом из нас, и выпустить его на волю.

Встревоженный современным апокалиптическим состоянием человечества, одержимого Зверем или, я бы сказал, беременного им, Ю.Кузнецов не скрывает своего комплекса рефлексии художника.

В.Хатюшин же своё беспокойство сводит к тому, что настаивает на религиозном осознании действительности, подчинении её светлому духовному искусству в духе веры православной. В реальности же так не получается. И получиться не может. По сути, это напоминает соцреалистический подход к отражению действительности. Он требовал идти от апробированных комму-нистических идей, не подвергая их сомнению. И это отдавало той самой тенденциозностью и не отражало в искусстве всей правды жизни. Я же – за отражение в искусстве всей этой правды в нравственном свете Божьей Истины. И здесь, конечно же, не может быть исключён показ перехода из Тьмы к Свету, из Ада в Рай.

Чувствуете разницу наших двух концепций художественного освоения и отражения действительности и человека, несущего её в себе? Вспомним ещё раз в этой связи «Преступление и наказание» Достоевского. Там под оком Бога, в свете Его нравственных заповедей выведены убийца и блудница – Родион Раскольников и Соня Мармеладова. Бог там присутствует везде, даже там, где творится противочеловеческое, а стало быть – противобожеское. Развитие действия в психологическом отношении и в духовном плане непредсказуемо до самого финала романа. Но и логически завершённый конец оставляет открытой для читателя извечную проблему нравственного долга и выбора.

В романе очень наглядно проявляются бездны человеческого сознания, его тупики и выходы. Показано, как православная вера выводит из тупика безысходности. У веры нет ограничений. Любое ограничение веры – это уже безверие. Вера преодолевает бездну. Она и наполняет её духовностью.

Только вера в бездне нам поможет отыскать Бога или максимально приблизиться к Нему.

Всем ходом развития своей цивилизации человечество требует Бога строгого, взыскующего и справедливого. Не бога либералов, а Бога державотворчества. Не божков тупиковых местечковых удельных княжеств, а Бога вселенского.

Но вновь и вновь наступает Божье рабство или тирания, где Бог становится рабом несовершенного человеческого сознания и слугой власть имущим. А Бог всемогущий отторгается от нас поверхностными понятиями о Нём. Отсюда нравственные беды в общественном сознании и материальные беды в общественном бытии.

Современность со всеми своими катастрофами и трагедиями провоцирует художников вносить апокалиптические идеи и мотивы в свои произведения, наносить их на художественные полотна. И здесь не обходится без тенденциозности. «И третий, и четвёртый всадники уже вострубили!» – восклицает Хатюшин. Кто же с ним поспорит, учитывая, что эта авторская образная экспрессивная эмоция вполне художественно оправдана. Мы не верим или недостаточно верим в Бога, отпали от Него – и вот нам всем за это Божья кара. Об одном об этом написать можно сотни и тысячи сложных и, безусловно, спорных произведений. И это, я думаю, лишь приблизит нас к Творцу, а не отдалит от Него.

Но и Апокалипсис, нависающий над миром зловещей тенью, это ещё только гипотеза, а не истина в последней ипостаси. Почему-то Хатюшин мне самому приписывает догматизм именно в связи с Откровением Иоанна Богослова. Такая вот подмена или подтасовка с его стороны. Ну, уж ни в коей мере не мог я связывать религиозные догмы с Апокалипсисом. Сам он как раз никак не может стать догмой: каждый символ его имеет многозначный смысл, текуч, трансформируясь во множестве трактовок, толкований. Это Откровение – фантазия почище любых придумок и прорицаний всех сочинителей всех времён и народов вместе взятых.

Думаю, сама эпоха, переходная в стране, перегруженная переломами в сознании, катаклизмами и крушениями, и подтолкнула Ю.Кузнецова на его последнюю апокалиптическую поэму. Когда здесь на земле повсюду видны следы ада – разлад, разруха, мерзость запустения, особенно в деревенской России, брошенной на произвол судьбы, такая поэма, по всей видимости, не могла не появиться. Так пусть же художника судит Бог!

Наш суд всегда осуд – на всё есть Божий суд!

И тогда, когда Апокалипсис для нас лишь пророческий прообраз Страшного Суда, вера и надежда не дадут нам впасть в уныние и предгибельную тоску.

А бездна – как это ни парадоксально – спасает человечество от окончательного тупика – собственной своей всеобщей гибели. Покуда есть интерес её познавать, – а он останется всегда, ведь она многолика и многообразна, – человек будет!

Мне кажется, он и сам такой интересен Богу – как Творцу и Отцу. Своё создание Он всё-таки, я думаю, не даст в обиду.

Мыслящее духовное зеркало Вселенной – Человек – на то и был сотворён, чтобы познавать – отражать Бога. И тем самым помогать Ему вечно познавать и преображать Себя. Я думаю так. Ведь Бог – это вечно меняющаяся, движущаяся в вечном времени субстанция. Без человека Бог останется одинок. А человечество – это всегда некая часть Бога, неотъемлемая часть, без которой, может быть, бессмысленно и Его существование.

Отсюда – и внушение людям любви, и посыл чувства веры в спасение во Христе, и утверждение убеждённости в бессмертие души.

Вот что хотелось мне в общих чертах выразить в русле дискуссии, разгоревшейся на страницах «Российского писателя» и «Дня литературы».