Рассказы Милы Клявиной « Союз Писателей России Смоленская областная организация


	Главная История Классики Современники События Литобъединения Издания Рассказы Милы Клявиной ГРИБОЧКОВ ЗАХОТЕЛОСЬ?.. Эх, осень, – грибная пора! С утречка с корзиночкой, да в березничок. А там они, подберёзовики, целым семейством хороводят. Любо-дорого посмотреть, а уж срезать под корень, что окунька подсечь, аж возбуждение по всему телу… И отпуск у меня как раз на сентябрь приходится. Так что жди, жена, с полным лукошком. Вышел я из автобуса и по еле заметной тропинке к заветным местам, мной по прошлогодним сезонам примеченным. В предвкушении удачной «охоты» даже насвистывать стал что-то весёленькое. Вошёл вглубь леса и даже вскрикнул от радости: «Вот он, первый!» Поклонился ему в пояс и только хотел срезать, а не тут-то было. Выглядывает из-за берёзы замухрышка какой-то, не то леший, не то старец-лесовик и, этак хитро прищурившись, хватает меня за рукав. - Не торопись, мил человек, а сперва ознакомься с порядками нашими. – И кричит куда-то в сторону: – Эй, Анисья, к тебе клиент, иди, встречай, да ознакомь его с прейскурантами. Тотчас вышла из чащи то ли баба Яга, то ли нимфа лесная на пенсии. Сморщенная вся, спина крючковатая, ноги кривоватые, – не идёт, а перекатывается. Я, было, шарахнулся от неё в сторону, да она такую прыть проявила, мне дорогу преградила. - Не пужайся, мы тут не кусаемся, а вот раскошелиться придётся. Уставился я на неё обалдело, даже дар речи потерял, а потом опомнился: что за наваждение такое? И спрашиваю: - Зачем вам в лесу деньги? Вы что, разбойники? - По-другому нас нынче кличут, – приватизаторы мы, то есть владельцы леса этого. - Вы что, его сами сажали? С молодых деревцов растили, поливали? Или участок здесь купили? По глазам вижу, что нет. Самовольством захватили, а теперь куражитесь, народ честной запугиваете. - Думай, что хочешь, а теперь всё, что в лесу произрастает, – наше. Хоть грибочки, хоть цветочки или венички берёзовые, – это ко мне. А потому составим мы с тобой бизнес-план, по которому определишься ты, чем будешь в лесу заниматься, что собирать, что нюхать, а я уж цену тебе назначу, проводничка дам. Выкупишь, – твоё будет. А нет, так уходи подобру-поздорову. - Уж больно ты грозна, царевна лесная, – не сдержался я. – А если я без провожатых обойдусь? - Э, нет, не положено, – погрозила скрюченным пальцем старуха. – Есть у нас для этого два путеводителя, мужички крепкие, надёжные, все лесные тропки взад-вперёд ими исхожены. Из любого болота с завязанными глазами вывести могут. А пойдешь один, – сгинешь безвестно, будешь год цельный кружить по одному месту, ни на шаг не продвинешься, заведут лиходеи в дебри лесные, чащи непроходимые. - Ой, напугала, старая, – я так и прыснул от смеха. – Сказочки эти детям рассказывай, им голову морочь, лешим пугай. А на меня твоё сказочное колдовство не действует. Хватит шутки шутить, я за грибами пришёл. - Вот и славненько, – осклабила ведунья беззубый рот, – значит, не просто так заглянул, а по делу. А вот и прейскурантик наш. Ознакомься, может, чего и выберешь, – и протягивает мне грамотку берестяную. Развернул я её, а там… на подберёзовики одна цена, на боровики – другая, опята и лисички – самые дорогие, а если вперемешку – денег не хватит. А лесная старушка стоит, бока руками подпирает, подначивает, товар нахваливает, да разъясняет: - Направо пойдёшь – в малинник попадёшь, медведь-сластёна собрать поможет, туесок до дома донесёт. - А не задерёт? – поддаюсь я игре-забаве. - Не, потому как ненастоящий. Это Федька в шкуру медвежью влезает и экзотику создаёт. Если надо, порычит, даже станцует на задних лапах, в берлогу, обустроенную под кафе-бистро, препроводит, накормит-напоит. А не хочешь в берлогу, – лешак наш Петруша поляну накроет в любом месте, что сам выберешь. Яблочков с дичек лесных натрясёт, с собой гостинчики даст. А хочешь, прямо здесь Варвара Игнатьевна варенье сварит, пенками угостит? Ты какое больше любишь: земляничное, черничное, малиновое?.. Выбирай. А, может, сочку берёзового, али наливочки калиновой?.. Я молчал, зачарованный рассказом старухи-лесовухи. А налево пойдёшь, – продолжала бабка Анисья, – грибное царство перед тобой откроется, какого не видывал ещё. Тут тоже для клиентов свободный выбор: либо сам грибочки собираешь в охотку, либо сидишь на кочке, – природой любуешься, ароматом лесным наслаждаешься, а за тебя, чтобы невзначай радикулит не прихватил, мужички проворные Данилка и Гаврилка лукошко доверху ровными рядами накладывают. А не хочешь сам перебирать, видишь вон сидит на пенёчке Фёкла Кузьминична, ножичком балуется, ждёт-пождёт, когда и ей работа найдётся. Хочешь, – пожарит, хочешь, – суп грибной сварит с дымком, с чабрецом да с запахом можжевельника. - Вот это сервис! – восхитился я. – А если я захочу, чтобы птички мой слух услаждали, а то как-то тоскливо в вашем лесу. - Да сколько хочешь! Есть и дрозды певчие, и малиновки, и канарейки, и соловьи. А любишь дятла, – будет тебе барабанная дробь. Захочешь оставшиеся года жизни посчитать, – кукушку кликнем. - Да ну? – не поверил я. – А ничего, что сейчас осень? Птицы уже не поют, в тёплые края улетели. - А ты не сумневайся. Наша фирма не подведёт. Дал обязательство – выполняй! Птицами у нас Тимофей заведует, растит, лелеет, петь учит, чтобы вас, городских, повеселить-потешить. Можно ещё создать эффект заблудившейся девочки. Будет бегать по лесу и аукать. Тут надо Марфушу кликнуть, она у нас хоть и маленькая, но самая голосистая и так жалостливо плачет, мамку зовёт, прямо как натурально, заслушаться можно. - А сказки у вас есть? - полюбопытствовал я. - Для тебя, мил человек, сделаем, – кивнула Анисья. - Чем это я вам приглянулся? – спросил я настороженно. - Глаза у тебя не завидущие, руки не загребущие, слова не злющие. Ну что, выбрал? - А что если я попрошу, чтобы напугали вы меня так, что побежал бы я отсюда так, что только пятки засверкали. - О, это даже я умею, – рассмеялась Анисья, да как прыгнет на меня волчицей. Глаза горят адским пламенем, шерсть вздыбилась, слюна с клыков на траву капает. Вцепилась мне в руку и давай рвать-трепать. Стал я отбиваться, да вдруг слышу: - Ты что, мужик, совсем озверел? Открыл я глаза. Смотрю, стоит передо мной такой же грибник-любитель и трясёт меня за руку. Оглянулся я, – ни бабки Анисьи, ни Лешего. Что за нелепица со мной приключилась?.. Наверное, присел на пенёк, да и задремал. Спасибо прохожему, разбудил, не то весь сезон грибной охоты проспал бы. Вскочил я и побежал скорее в лес, пока другие не опередили. Вдруг слышу, Марфуша аукает, мамку кличет. Никак заблудилась девчоночка?.. В другое ухо кукушка кукует, деток зовёт, и дятлы перестукиваются. А потом и другие птицы расщебетались, на все голоса рулады выводят, будто и не осень вовсе, а начало лета красного. А меня словно Леший в самую чащу грибами заманивает, один другого лучше. Тут тебе и боровики с подберёзовиками, и грузди с опятами, а волнушек и сыроежек не счесть, так и хрустят под ногами. Глядь, а это мужички проворные, как и предрекала Анисья, Данилка и Гаврилка меня опережают, грибочками дорогу устилают, под каждое дерево сажают, и все такие ладненькие, не червивые, только успевай срезать. А в зарослях малинника ягоды алым соком налились, ветки своей тяжестью сгибают, земляника из-под листочков с любопытством выглядывает, черника к себе манит, язык чернильным цветом окрашивает. А вон и калина, как девушка, зарделась, и яблоки спелые сами к ногам кинулись, жажду утолили. В общем, всё, как и предсказывалось. Поклонился я бабке Анисье и её помощникам за дары лесные, щедрые, и домой поворотил, еле корзинку за собой волоча. Вышел из лесу, глядь, – идут грибники усталые, недовольные, с пустыми лукошками. А у меня ещё мешок яблок в придачу. Порылся я в карманах и кинул горсть монет в чащу лесную, благо примета есть такая, чтобы в скором времени опять вернуться. СТАРЫЕ БОТИНКИ Слесарь Ивакин получил в кладовой новые ботинки. Тут же надел их и без всякого сожаления выбросил старые – рваные и растоптанные – в контейнер для мусора. По дороге в цех он задержался у автомата с газированной водой, а когда вернулся на рабочее место, с удивлением увидел только что выброшенные им ботинки у себя на верстаке. - Наверное, кто-нибудь из ребят подшутил, – усмехнулся Ивакин и снова понес выбрасывать ботинки. Но на этот раз он решил сменить мусорный контейнер и пошел к заводским воротам. И как раз вовремя. Контейнер с брошенными ботинками тут же погрузили в машину и вывезли за пределы завода. Проводив его взглядом, довольный Ивакин пошел назад, весело насвистывая что-то себе под нос. Подойдя к верстаку, он не поверил своим глазам: его старые ботинки как ни в чем ни бывало снова стояли на прежнем месте. - Мистика, – подумал Ивакин, с опаской оглядываясь по сторонам. – А может это вовсе и не мои ботинки? – предположил он и стал вращать их в руках, внимательно разглядывая и протертую подошву, и засохшую на них краску, и расползшиеся нитки. – Нет, определенно мои. Дождавшись окончания смены, он завернул ботинки в газету, сам вынес их за проходную и, специально сделав крюк, бросил их в мусорный бак на соседней улице. Не дожидаясь лифта, в приподнятом настроении он вбежал на пятый этаж и замер, не в силах вымолвить ни слова: на коврике стояли все те же ботинки, перевязанные алой лентой. Не заходя домой, Ивакин уже с раздражением сорвал ленту, схватил издевающиеся над ним ботинки, сунул их подмышку и побежал к остановке. Троллейбусный маршрут завез его в противоположный конец города. Крадучись, словно вор, Ивакин выждал, когда люди разойдутся по своим делам, и зашвырнул их за высокий забор. На душе немного полегчало. От голода ныло под ложечкой и хотелось поскорее залечь с газетой на диван. Обратная дорога домой показалась невыносимой и мучительной. Только когда он подъезжал к дому, спасительная мысль о предстоящих выходных успокоила напряженные нервы и увела в сторону намеченных планов. Лифт не заставил себя долго ждать, и это тоже предвещало смену настроения. На пятом этаже Ивакин шагнул из лифта, да так и остолбенел: ботинки упорно не желали расставаться со своим хозяином. Метая из глаз молнии и яростно выкрикивая непристойные фразы в адрес неуловимых шутников, Ивакин выбежал из подъезда, еще не зная, что будет делать. Сосед возился с машиной. - Куда едем? – полюбопытствовал Ивакин. - На дачу, – вздохнул сосед, – на все выходные. - Значит, вернешься только в воскресенье вечером? – обрадовался Ивакин. - Ну да, – не понимая его радости, невесело отозвался сосед, сажая в машину жену и тещу. - Слушай, не в службу, а в дружбу, – попросил Ивакин. - Зашвырни ты эти ботинки куда подальше. - А здесь нельзя? – недоуменно спросил сосед. - В том-то и дело, что нет, – жалобно простонал Ивакин. – Возвращаются, черти. Сосед смерил Ивакина недоверчивым взглядом: не перегрелся ли часом, потом пожал плечами: как знаешь! и кинул ботинки в багажник. Машина затарахтела и сорвалась с места. Ивакин смахнул воображаемую слезу и помахал вслед рукой. Поужинав и устроившись с газетой перед телевизором, он смежил веки и задремал, но тут же был разбужен настойчивым звонком в дверь. Через минуту сынишка вбежал в комнату с криком: «Папа, это тебе!» и протянул ему какой-то сверток с размашистой надписью: «Ивакину. Лично». Недовольный, что не удалось вздремнуть, Ивакин нехотя развернул оберточную бумагу, открыл коробку и с ужасом откинул ее от себя. В коробке лежали его старые ботинки. Ну а дальше события стали разворачиваться в жанре необъяснимой фантастики. Он увозил их в другой город, топил в реке, но они непременно возвращались назад. Смыслом жизни слесаря Ивакина стало избавление от ботинок любым путем. В конце концов, под покровом ночи он увез их в лес и закопал. Вернувшись домой, он долго мучился, ворочался во сне, вздрагивал от всякого шороха, ожидая их очередного появления. Но, как ни странно, ботинки не возвращались. Прошел день, другой, третий. Ивакин облегченно вздохнул и стал забывать историю с ботинками. Но не тут-то было. Еще через два дня ему позвонили, и чей-то плаксивый голос пожаловался: «Мы твои ботинки. Зачем ты нас закопал? Нам темно и страшно». И так повторялось ежедневно по нескольку раз, доводя его до полного исступления. Временами он жалел, что не разрезал их на мелкие кусочки, а иногда ловил себя на мысли, что снова хочет их увидеть. Через неделю таких звонков он не выдержал, поехал в лес, и долго отыскивал место их захоронения, напрасно перекопав землю и потеряв уйму времени. Убитый горем, он занемог и не вышел на работу, взяв больничный. Через день пришло письмо с единственной фразой: «Не там копал, болван!» и подробный план местности с жирным крестом посередине. Отчаяние сменилось невыразимой радостью. Он снова поехал в лес, разыскал указанное место, выкопал свои ботинки и совершенно счастливый, прижимая драгоценную ношу к груди, привез их домой. Так и стоят они теперь у него на полке, как напоминание о забавном розыгрыше, в котором участвовал весь цех: одни следили, другие передавали, третьи тайно возвращали на место, так что избавиться от них было просто невозможно. Сколько подобных шуток было потом для других новичков, в которых участвовал и сам Ивакин, но свои первые ботинки он защитил от недовольного посягательства жены и всякий раз рассказывал родственникам и гостям их смешную историю. А теперь она дошла и до вас. ЮБИЛЯР В литературной гостиной чествовали известного поэта Сигизмунда Загогулькина. Творческий вечер был подведением итогов его 50-летней деятельности. На сцене в президиуме сидели именитые гости: поэты, прозаики, критики, депутаты и все, кто не нашёл места в зале и был вынужден водрузить свой стул, отвоёванный с боем, на пока ещё свободное сценическое пространство. Юбиляр тоже был в их числе, скромно подставив стул, отобранный у зазевавшейся бабульки, искавшей внука. Загогулькин воровал первый раз в жизни, поэтому чувствовал, как краска стыда заливает лицо, а глаза сверлят пол, не смея переключиться на окружающих. Не успел юбиляр присесть, как тотчас набежали с дюжину желающих сделать то же, но после небольшой потасовки кроме самого Загогулькина на стул претендовала крикливая тётка, сыпавшая направо и налево удары своей хозяйственной сумкой, из которой лилось молоко, а яйца и творог уверенно отбивали атаку соперников. Когда претенденты ретировались, тётка смилостивилась над жалостливо сгорбившимся Загогулькиным, держащимся за сердце, и уступила ему краешек стула, но зато посадила на колени своего ревущего сопливого пацанёнка, который подпрыгивал и требовал покатать его на лошадке. В одной руке у него была пластмассовая сабля, а в другой растаявшее мороженое, и Загогулькин не знал, от чего отворачиваться, чтобы не быть покалеченным и выпачканным с ног до головы. Он терпеливо сжал зубы и попытался успокоить себя тем, что в отличие от вечера предшественника, проходившего несколькими днями раньше, его поэзия привлекла больше почитателей. Ну а неудобства – дело преходящее. Зал был полон, даже переполнен для такого тесного помещения. Сразу запотели стёкла, и чувствовалась нехватка кислорода. Устроитель праздника потирал руки: ловко он зазвал такую толпу обещанием беспроигрышной лотереи. Мужчина, сидевший впереди Загогулькина и закрывающий своей широкой спиной зрительный зал и президиум, громко выцедил остатки пива и, почесав небритую щетину недельной выдержки, икнул и нетерпеливо гаркнул, перекрикивая шум: - Начинайте! У меня пиво закончилось, долго я так не просижу. Председатель постучал карандашом по графину и, вытерев вспотевший лоб платком, начал ослабленным голосом: - Мы собрались сегодня здесь, чтобы, чтобы… – От духоты у него отшибло память и он стал заговариваться. - Не разводи демагогию, – выкрикнули из зала. – Коротко и по существу, а то скоро сваримся. - … чтобы, – повторил председатель и стал оглядываться, – А что это я не вижу нашего юбиляра? Загогулькин хотел привстать и сказать, что он здесь, но неугомонный мальчишка заехал ему локтем в глаз, а на плечо упало мороженое, и поэт с досады глядел на новый костюм и расплывающееся пятно. Председатель наклонился к членам президиума, но те только пожимали плечами и качали головой. - Где же поэт? – растерялся председатель. - Был да весь вышел, – рассмеялся кто-то в зале, и смех волнами покатился по рядам. - То есть, как? – не понял председатель. – Мне ничего об этом неизвестно. - Как-как, – передразнил кто-то, – да как все, – жил-жил, да и крякнул. Председатель побледнел, потом покрылся красными пятнами и закашлялся, не зная, что делать. Загогулькин и хотел бы пресечь сплетни о своей кончине, но его сжали так, что он даже дышать не мог, просто хрипел и хватал ртом воздух, как выброшенный на берег любопытный лосось. - Ну что ж, тогда почтим его память минутой молчания и скорби. Люди попытались встать, но загрохотали стульями, вновь заспорили, задрались из-за стульев, и траурная минута была скомкана. И только юбиляр даже не сдвинулся с места, чувствуя, что долго ему так не выдержать, как бы и взаправду не сыграть в ящик. - А ты что ж, не хочешь уважить покойного поэта? - набросилась на Загогулькина тётка с хозяйственной сумкой. – А я ему ещё место на стуле уступила. Ишь, расселся. А ну слазь, крохобор. - Да я… я… – забормотал Загогулькин и стал медленно сползать со стула. - Человеку плохо! - закричал мужчина сбоку, – дыхнув в лицо юбиляру дымом только что раскуренной сигареты. – Расступись, воздуху не хватает. Все прекратили гвалт и разом уставились на полуживого, а, может, уже полумёртвого старика. Загогулькин открыл глаза и, кряхтя, стал карабкаться на стул, на котором мальчишка, взгромоздясь ногами, уже приплясывал, отбивая чечётку грязной обувью. Через головы зрителей юбиляр посмотрел в зал и увидел свой портрет, криво перевязанный в нижнем правом углу чёрной лентой. «И когда только успели?.. Что за наваждение?.. Я ведь живой!» – хотелось крикнуть поэту. Он судорожно ощупал себя и не понял, на этом ли он свете или уже на том, на который пока не собирался, уж, во всяком случае, сегодня. А между тем, чествование переросло в вечер памяти, и выступающие, нацепив на лицо маску печали (правда, не у всех получалось), долго и тщательно сморкаясь в бумажные салфетки, старались говорить коротко и невнятно, боясь выдать своих истинных чувств. Потом возлагали к портрету цветы и подарки и старались незаметно ретироваться. Загогулькин, наконец-то, очухался и стал прислушиваться к собратьям по перу. «Даже забавно, – успокаивал он себя, - увидеть своё чествование после смерти не каждому удаётся. Значит, не забыли, помнят…» Пока он предавался приятным размышлениям, зрители задвигали стульями и потянулись к выходу. Напоследок противный мальчишка написал Загогулькину на колено и ни за что не хотел от него отлепляться, ухватившись ручонками за шею, грозя передавить сонную артерию и вопя на весь зал: «Хочу к дяде на ручки!» Какая-то старушка плюнула юбиляру на лысину со словами: - Тьфу, безбожник, вот помрёшь, о тебе даже не вспомнят. Мужик со щетиной протянул бутылку пива: - Да не убивайся ты так, на, вот, тут на донышке ещё есть глоток, помяни. Он тебе кем приходится?.. Тётка с размаху ударила Загогулькина хозяйственной сумкой, из которой ему на голову выпал скользкий мокрый судак, оторвала вопившего сына вместе с рукавом пиджака и тоже поплелась к выходу. Видя, что все ушли, Загогулькин поднялся и подошёл к организатору. Тот сидел на полу перед сценой, обхватив голову руками, и всхлипывал: - Ну, я понимаю, присвоить цветы и подарки, но забрать портреты классиков, зеркала, картины, вынести рояль, содрать обшивку стен и даже не побрезговать грязным паласом!… Я этого не переживу… А всё мой язык, – наобещал людям с три короба. Хорошо, хоть не побили. Юбиляр робко приблизился и, прокашлявшись, произнёс: - Вообще-то я ещё жив и это был мой юбилей. - Очень хорошо, поздравляю, – не скрывая слёз, отозвался организатор. – Тоже хотите взять что-нибудь на память о поэте? Могу предложить вот эту фотографию с траурной лентой. Странно, что её никто не взял. И, знаете что, пока вы ещё живы, давайте я запишу вас на следующий месяц. Придёте, расскажете о себе. Вы кто? Поэт? Почитаете стихи… - Спасибо, как-то не хочется быть похороненным второй раз, – покачал головой Загогулькин, и, зажав под мышкой свой портрет, выскочил из зала. РЫЖЕГО НЕ ПРЕДЛАГАТЬ Захотела я найти себе мужа через брачное агентство, может, думаю, хоть там приличный контингент будет, а то всё какие-то козлы вокруг вьются, поматросят да и бросят. А мне бы хотелось, чтобы единственный был и только мой, чтобы не делить его ни с кем. Решила – сделала. Пришла, листаю альбом с фотографиями, плечиком неопределённо подёргиваю, губы покусываю, не могу ни на ком остановиться, и тот, вроде, неплох, и у этого есть привлекательность. Наблюдала директриса за моей мимикой лица, а потом и говорит: - Вы неправильно себе мужчину выбираете. - А что, – вскинула я вверх брови, – разве есть другой способ? По-моему, тут действует один принцип, – нравится – не нравится. - Нет, дамочка, у нас совершенно иной подход. Вначале мы рисуем портрет такого мужчины, за которого вы никогда не выйдете замуж. Только я открыла рот, а она мне: - Подождите, – и тут же по телефону: – Никита, зайди. Заходит молодой парень с белым листом и садится рядом со мной. - Вот ему и говорите: и про нос, и про цвет глаз, изгиб бровей и степень волосатости на лице. - Чего? – не поняла я. - Определитесь, чего бы вы не хотели видеть в своём избраннике. То ли это бородка, как у Ленина, усы, как у Сталина, а, может, лысина, как у Хрущева, брови, как у Брежнева, или родимые пятна, как у Горбачёва. А, может, всё вместе взятое. Поняли? А Никита будет рисовать портрет вашего антипода. - А, – наконец, дошло до меня, – это как в милиции рисуют словесный портрет преступника, чтобы потом найти его. - Точно, – отвечает директриса, – а у нас наоборот. Мы нарисуем те черты, которые вам совершенно не нравятся. Поэтому не кривите душой, отвечайте правдиво, чтобы потом не обижаться на себя. - Хорошо, – говорю я, - я не хочу, чтобы у него было округлое лицо с надутыми щеками и соответственно большой живот. - Живота на портрете не будет видно, – говорит Никита, проводя первый штрих карандашом и показывая мне. – Так что ли? - Ну, почти, – отвечаю я, снова пожимая плечами и сомневаясь, что затеяла этот глупый эксперимент. - Так, а какой лоб? - Огромный, выпирающий вперёд. - Нос? - Курносый. Терпеть не могу, когда у мужика вздёрнутый нос. Предпочитаю греческий, в крайнем случае – горбатый, грузинский. - Брови? - Густые, нависающие на глаза заросли. Так… Глаза маленькие, свинячьи, глубоко посаженные, боязливо бегающие перед сильными и заискивающие перед начальством. Да, ещё белёсые ресницы, рыхлые щёки с противными конопушками. Губы тонкие, их почти не видно, просто разрез для рта, плотно сжатые, будто хранят какую-то тайну. На верхней губе – топорщатся рыжие усы. Подбородок – слабый, не волевой, поэтому обросший рыжей щетиной, свисающей тонкими нечёсаными прядями. Вот, пожалуй, и всё. Да, и непременно, чтобы был рыжим. Волосы взлохмаченные и не поддающиеся расчёске. А ещё… Ещё, чтобы он был близоруким на все диоптрии и носил очки с толстыми линзами, как профессор, к которым я питаю особую ненависть… И чтобы никакой шеи. Пусть голова держится на плечах, одно из которых выше другого… И обязательно лопоухий, как Чебурашка. - Хорош типажик! – хмыкнул Никита, разглядывая портрет незнакомца, составленного из моего описания. – Смешон и жалок. Неужели такой и правда бывает? - Ну вот, – говорит директриса, беря портрет в свои руки, – теперь мы наверняка знаем, чего вы не хотите. И тут за дверью шум, крики, топот ног по лестнице. Дверь распахивается и врывается ОМОН, держа автоматы наперевес. Один выхватывает из рук директрисы только что нарисованный портрет и радостно кричит: - Вот же он! Отвечайте, кто это и где вы его прячете? Мы, ошарашенные таким поворотом событий, переглядываемся и от страха съёживаемся, мотая головой. - Повторяю свой вопрос, – омоновец тычет автоматом в портрет, – кто это? - Н-н-не з-знаю, – заикаясь, подаёт голос директриса и кивает на меня. – Она с ним знакома. С её слов был нарисован этот портрет. Омоновец с подозрением оглядывает меня и переходит в наступление. - Сообщница? Укрывательство преступника строго карается по закону, так что в ваших интересах сотрудничать со следствием и рассказать всё, ничего не скрывая, чтобы облегчить свою участь. И, взяв под белы ручки, затолкали меня в машину и отвезли в милицию. А там: преступника уже поймали и устроили нам очную ставку. Заводят мужчину, – точь в точь копия того портрета, который я же сама и придумала: и рыжий, с растрёпанными волосами, и с бородой, и конопатый со вздёрнутым носом и белёсыми ресницами. Глянула я на него, и даже сердце защемило. Такой он несчастный, незащищённый и, наверное, никем не любимый. - Знаете её? – спрашивают у него. Он глаза скосил в сторону и даже не удостоил меня взглядом. - Нет, – сказал, как отрезал. - А вы? – у меня спрашивают. Я так растерялась, застигнутая врасплох, что даже покраснела и прошептала, опустив голову: - Да, ведь я сама его нарисовала… Вернее, рисовал Никита, но с моих слов… - А откуда вы его знаете? - Да не знаю я его совсем! - возмутилась я. – Просто это тот тип мужчины, который я не полюблю никогда. - Очень мне нужна твоя любовь, – огрызнулся мужчина. – На себя в зеркало давно глядела? Кто тебя такую полюбит, – хотел бы я на него посмотреть. А то тип… Ещё и обзывается… - Нет, ну почему, – засмущалась я еще больше, – по сравнению с вами я даже очень ничего… - Была б ничего, давно бы уже замуж вышла, а так портретики всякие рисуешь, да на людей наговариваешь. Я даже затряслась от злости, выслушивая неприятные комплименты в свой адрес, а потом не сдержалась и выпалила: - Знаете, я не ошиблась, когда вкладывала в ваш портрет самые отвратительные черты. Было бы удивительным, если бы оригинал оказался лучше своего чернового наброска. - Попрошу не пререкаться, граждане задержанные, – осадил наш пыл майор. Мы замолчали, исподтишка поглядывая друг на друга. И вдруг такая жалость разлилась в моём сердце, что я даже сдержаться не смогла. Кинулась я к нему, обвила руками вокруг шеи и закричала: - Отпустите его, не виновен он! – Да так вцепилась мёртвой хваткой, что еле оторвали его от меня. А я вырываюсь и, захлёбываясь слезами, пуще прежнего надрываюсь: - Держись, голубчик, не то руки на себя наложу, простить себе никогда не смогу… В общем, оправдали его. Я так и знала, – не мог он с такой рожей предосудительный поступок совершить, его и так природа обидела. И пока шло следствие, в душе моей разрасталось такое чувство, что я даже жизни своей без него не представляла. А когда я второй раз кинулась к нему на шею, – это когда в зале суда его отпустили, как невинно обвинённого, – тут уж и он не отстранился, схватил меня от радости в свои объятия и не отпускал больше. Понял, что я его единственный и последний шанс. А через месяц мы поженились. И такая счастливая, скажу я вам, жизнь у меня началась! Глянут на него женщины и с отвращением отворачиваются, лишь мне вслед сочувственно головой качают: угораздило ж тебя, милая, с такой образиной жизнь свою связать!.. Вот уж не позавидуешь… А я и рада, значит, никто на него не позарится, отбивать не станет, да и он, если б даже захотел, не так-то просто дуру такую, как я, найти. Вот так-то! А вам советую: не бойтесь рисовать в портрете своего избранника самые неприглядные черты, – только тогда ваш брак самым счастливым окажется. РАЗВЕЛИ… по Чехову На центральной улице города – пробка. Поцеловались две машины, – один резко затормозил, другой зазевался и не сумел среагировать. Теперь там надолго застопорилось движение. Водители нервничают, чертыхаются, опаздывая по делам, но вынужденные стоять на месте, пока не приедет милиция и не начнётся скрупулёзный осмотр места происшествия, - техническое состояние транспортных средств, измерение длины тормозного пути, проверка на алкоголь водителей и опрос свидетелей. В общем, скучная, долгая процедура с составлением протокола и мучительным ожиданием оказавшихся рядом водителей других машин. Вся наша компания, собравшаяся на пикник, сидит в машине, зажатой со всех сторон, под палящими лучами солнца, паримся и невесело переглядываемся друг с другом. - Накрылись наши шашлыки, – наконец, подаёт голос Игорёша, – в такой жаре маринад долго не протянет. – Мы и сами это знаем, но никто не решается сказать, что день испорчен и нас может спасти только чудо. - А что, Горюха, может, устроим хохму, чтобы совсем от скуки не сдохнуть. Авось прокатит?.. – подмигнул Пашка. - Как всегда, по Чехову? – спрашивает Игорь и первым выходит из машины. Пашка тоже протиснулся в полуоткрытую дверь и встал рядом, разминая затекшие суставы. Прикурили, затянулись, выдохнули, а потом Игорюха толкнул Пашку и достаточно громко, чтобы слышали все, сказал: - Слышь, а это, кажись, внедорожник нашего депутата – «Lexus». Ну, того, кто скоро станет главой нашего города. - Да ну, откуда знаешь? – недоверчиво отозвался Пашка. - Ну, я ж тоже шоферю там. - А не ошибаешься? - Да нет, точно. Он недавно эту тачку приобрёл, вот и не успел ещё примелькаться. - Вот это финты!.. Ну, им можно, у них же депутатская неприкосновенность, разобьют одну, им другую предложат. Один из гаишников повернулся к парням и стал внимательно слушать. - Одного понять не могу, – уверенно входил в роль Игорь, – как его шофёр так опростоволосился, - протаранил какого-то доходягу. Хорошо ещё, что самого депутата не было, не то вони было бы, что, наверняка б, цены взлетели. Хотя не факт, что это он врезался в зад. Должно быть, у того бедолаги уже была вмятина, вот и захотел ещё срубить, знал, шельмец, у кого. Ну, что с него взять, «Matiz», и шофёр – сморчок старый. - Ну, что ты матюкаешь, Слюнтяев? – выкрикнул гаишник на младшего по званию, – думаешь, мне хочется в такую жару здесь париться. Но мы с тобой стражи порядка… - Нет, это не депутатская, – почесав затылок, многозначительно изрёк Пашка, сохраняя серьёзное выражение лица, в то время как в его глазах отчаянно плясали бесенята, – наверняка говорю, не его. Я их всех в лицо знаю, когда голосовал, биографию каждого вызубрил, чтобы не ошибиться, и кто на чём ездит, – тоже видел. Гаишник сплюнул и стал нервно заполнять протокол, потом не выдержал и заорал на подчинённого: - Ну что ты церемонишься, Слюнтяев? Может, ещё извинения попросишь? - Не депутатская, – повторил Пашка, повышая голос, – этот «Lexus», а у того «АUDI», как это я забыл… Зато точно знаю, что это прокурорская. - Ну? – ахнул Игорь. – А не врёшь? - Точно, стояли как-то на мойке, курили. - С кем, с прокурором? - Ну, не с ним самим, а с его шофёром. Гаишник снова придвинулся к парням и растопырил уши. - Хорошо ещё, что самого прокурора не было, не то вони было бы на всю нашу доблестную милицию. Гаишник испуганно крякнул, побагровел и по скулам нервно заходили жевлаки. - Слюнтяев, ну что ж ты такой грубый, деревня неотёсанная. Всякое в жизни бывает. Ты не очень-то наезжай, не то хорошего человека оскорбишь, потом не отмажемся. - Да не могу я, товарищ лейтенант, различия делать, – набычился сержант. – Передо мной хоть сам папа Римский, а нарушил правила, – отвечай перед законом, чтобы другим неповадно было… - Но-но, тундра непроходимая, не зарывайся и много на себя не бери. Погоны-то крепко пришиты? Вот так всю жизнь и проносишь, не сменяя. А ты, кажется, недавно женился… - Нет, не прокурорская это, – утвердительно заявил Пашка. – Будет его шофёр так спокойно сидеть. Да он бы враз всю прокуратуру на ноги поднял, всем бы попало. - Слюнтяев, – тотчас оглушил всех голос лейтенанта, почувствовавшего в себе неоспоримую власть, – ну что ты мнёшься, как девка на первом причастии. По закону, так по закону. Мы – блюстители порядка, как скажем, так и будет. - Точно не прокурорская, а самого Головы, – подтвердил Игорь. - Да уж молодой больно, наш губернатор посолиднее будет, – недоверчиво покосился Пашка. - Слюнтяев, ну, чего медлишь, отбирай права и вызывай эвакуаторщик, – командовал лейтенант, негодуя от возмущения и не слыша ребят. - Так это другая голова. Сынок на побывку приехал из Питера. Учится он там, в Юридическом, а на родину всё равно тянет династию продолжать… - Точно, и как это я забыл, я ж вчера по телику видел, и машину его, вот как сейчас, показывали. Лейтенант поперхнулся слюной и набросился на сержанта: - Сворачивай, Слюнтяев, свою писанину. Зря только время потеряли. Вот ваши документы, дорогой товарищ. Поезжайте спокойно по улицам нашего города и ни о чём н беспокойтесь. – Он взял под козырёк и отдал права. - Как же так? – раздражённо выкрикнул водитель помятого «Маtizа». – А кто мне заплатит за ремонт? - Езжай и говори спасибо, что не привлекли к ответственности за подставу, – рявкнул лейтенант, багровея от негодования. - Такого уважаемого человека… гостя нашего города… А ты, дубина, вывернуться не мог… Через минуту движение было восстановлено, машины рассосались, лишь машина ГАИ ещё некоторое время прижималась к бордюру. Мы и насмеялись вволю, и мясо маринованное не успело испортиться, довезли, и теперь сочный, хорошо прожаренный шашлык услаждал наши желудки. В общем, оставшаяся половина дня прошла великолепно, но нет-нет, а мы снова и снова со смехом вспоминали, как Пашка и Игорь развели доверчивого гаишника. Спасибо, Чехов помог. ВЕК НЕ ЗАБУДУ Выходной день. Солнце. Речка. На берегу поляна накрыта. Соблазнительный запах шашлыков приятно в ноздри просачивается, аппетит возбуждает. Приняли по стопочке, другой и совсем похорошело. Поиграли в волейбол, а потом в реку кинулись. Вода приятно охладила разгорячённое тело. Лёг на траву, – блаженство. На солнце разнежился. За всю трудовую неделю отдыхаю, свободой наслаждаюсь. А самое главное, – чисто мужская компания, без назойливого женского нытья: и то им не так, и комары кусают, и солнце обжигает, а крем дома забыли, и пить всё время хочется и мороженого. А дальше – больше, только успевай выполнять их прихоти. В общем, воскресенье без жён – супер! Но отдохнуть по полной не удалось. Подъехала машина, а из нее с криками и визгом девчонки высыпали, – вот не было печали!.. Глянул на приятелей, а те только плечами пожимают, – сами, мол, удивляемся, не знаем, не приглашали. И понеслось по новой. Тосты, анекдотики, поцелуйчики на брудершафт, а после и по кустикам парочками разбежались. Только я один не поддаюсь. Уж и так меня обхаживала одна блондиночка, и этак флиртовала, глазки строила, из купальника чуть ли не вылезала, а я будто не понимаю, только улыбаюсь глупо, от солнца щурясь. - А хочешь, я тебе массаж сделаю? – не выдерживает блондиночка моего равнодушия и, не дожидаясь моего ответа, своими нежными пальчиками у меня на груди перебирает-поглаживает. Разомлел я совсем от её ласковых прикосновений, даже уснул. А тут все домой засобирались, солнце уже за верхушки деревьев зацепилось. - Сейчас, только ополоснусь на дорожку, – говорю я, а все как-то неестественно на меня смотрят, потом фыркают в кулак и глаза озорные в сторону отводят, друг с другом перемаргиваются. - Иди-иди, – подталкивают меня к воде, а то весь какой-то перепачканный, как бы жена не осерчала. Глянул я на себя и тихо ахнул: красная краска всё тело испачкала. И как я не увидел, куда ложился? Смотрю, рядом блондинка стоит, смущается. - Ой, простите, – оправдывается, – это у меня помада на солнце растеклась, а я и не заметила. Кинулся я в реку и давай себя песком да травой оттирать. Тут уже не до плавания, только бы от улик избавиться. Ну, кое-как отмылся, брюки, рубашку натянул, друзья до дому довезли, да ещё карасей и щучек на ветку нанизали, чтобы жена не сильно пытала: с кем был, да что делал?.. Жена проявила чуткость, удовлетворилась рыбкой, но супружеский долг потребовала вернуть, чтобы проверить: не весь ли я ещё сдулся, силу супружескую на другую потратил. Принял я душ, чуть ли не всю кожу мочалкой стёр. Ну, думаю, никаких следов не осталось. Выхожу, гордо грудь выпячиваю, надеясь сразить её своим красивым загаром. Жена даже слюной подавилась, закашлялась, а потом стала жадно воздух в себя втягивать, делая вид, будто хочет сказать что-то, губы шевелятся, а слова наружу не идут. Видно, и впрямь загар понравился. А потом как прыснет от смеха. - Вот, – говорит укоризненно, – какие щучки-штучки тебя развлекали, и ну охаживать меня полотенцем. А я в толк взять не могу, что произошло. Знаю только, что не изменял и верность свою домой принёс. Глянул я в зеркало и ужаснулся. Через всю грудь по загорелому телу слова проступают: «Спасибо за секс, век не забуду, – и подпись – Маша». Вот ведь бестия, пока я спал, блондинка, разобиженная, зря время не теряла, помадой своей меня всего исчеркала, а солнце припекло, но в тех местах, где краска была, - загар не пристал, так и остался светлыми буквами. - Да я… я… – начал мямлить я , – Прости, это шутка, ребята разыграли. Ну, хочешь, можешь у них спросить… - А зачем? – лукаво спрашивает жена. – Считай, что я уже отмщена, – и спиной меня к зеркалу поворачивает. А там другая надпись: «Придёшь домой – убью. Жена». Так всё лето в рубашке и проходил, стыдно было такие надписи на своём теле людям показывать, и так друзья подкалывали, проходу не давали, пока загар не сошёл. ХОЧЕТСЯ-ПЕРЕХОЧЕТСЯ Хотелось что-то почитать, но было лень дотянуться до очков, да и книга лежала в недосягаемом месте. А так не хотелось вставать и рыться в книжном шкафу. Хотелось прихлопнуть сидевшего на носу комара, чтобы прекратить его заунывную песню, но не было сил. - Ладно, живи! – миролюбиво разрешил Стелькин. Хотелось что-то написать, но не хотелось шевельнуть рукой, а когда усилием воли все же заставил пальцы шевельнуться, хорошие мысли уже покинули голову, пришлось поковырять в носу и почесать затылок, хотя этого и не хотелось. Сделал это так, на всякий случай. А вдруг потом захочется, да не будет возможности. Скосил глаза в сторону телефона. Захотелось, чтобы кто-нибудь позвонил и спросил: «Дружище, ну как ты?!» Но телефон упрямо молчал. - Тоже мне, друзья, даже не позвонят, не поинтересуются, как мне тут не можется, – возмутился Стелькин. Словно устыдившись, телефон тут же оглушил тишину звонким нетерпеливым призывом. Трубку снимать не хотелось. - Кому это делать нечего? – недовольно поморщился Стелькин, представив нервозность звонившего. – Даже дома покоя нет. – Телефон обиженно фыркнул, проглотив последний звонок, и умолк. – Вот и ладненько, – успокоился Стелькин – значит, не забыли еще. Потом хотение отклонилось в сторону кухни, где жена жарила палтуса. Уже давно хотелось есть, но не хотелось вылезать из под одеяла. - Что, снова творческий кризис? – посочувствовала жена. – Может, заморишь червячка? Принести в постельку? Захотелось тут же сказать жене что-нибудь приятное, но решил не баловать, а то, чего доброго, возомнит себя Музой, богиней поэта. Жевать тоже не хотелось, но не заметил, как съел все до последней крошки. После сытного обеда захотелось вздремнуть, но глаза, не мигая, пригвоздились к телеящику, где дружное семейство сурикатов занималось воспитанием своего потомства. В глубине сознания шевельнулось, что у него тоже есть дети. Тут же захотелось проявить отцовскую заботу и назидательным примером продемонстрировать свои навыки. А тут и сын прибежал: - Папа, у меня задачка не решается. Глянул в условие, – пустячное дело, но после еды лень было даже шевелить языком. Промычал что-то нечленораздельное и закатил, наконец, глаза. Увидел на обоях пятно, – соседи сверху два года назад залили кипятком, – надо бы ремонт сделать, да все как-то недосуг, да и не хочется, это же столько возни. - Отец, – в комнату заглянула дочь. Мысли опять переключились на школу. «Надо будет сходить на родительское собрание, а то совершенно не помню, кто в каком классе. Хотя… это женское занятие, лучше я помогу дочке определиться в будущем, выдам замуж за нашего критика Хватайлова. Вот это жизнь! Сам не написал ни строчки, а каждый месяц защищает диссертации по творчеству классиков». - Отец, – повторила дочь, - сегодня придёт Стасик, мой жених, будь с ним полюбезнее. Не так, как в прошлый раз ты поступил с Гариком. Между прочим, Стасик мой босс и породниться с ним мечтает каждая порядочная семья. «Эх, опоздал, а дочка-то уже оперилась и вылетела из гнезда. Ну и пусть летит. Когда муж перья повыдёргивает, приползёт ещё домой общипанной курицей, тогда и поговорим». Повернулся Стелькин к стенке и сделал вид, что спит. Лежал вроде, не сжимая веки, да вдруг потемнело в глазах, и сердце закололо так сильно, будто сжал его кто-то в ладонь и тянет из груди, несмотря на его стоны. А голову будто ржавой проволокой перетянули и издеваются, как хотят, то отпустят, то сильнее сожмут. Хотел крикнуть, жену позвать, да голос охрип, словно старческим стал, решил прокашляться, да так и захлебнулся. Хотел встать, да руки-ноги не слушаются, ослабли совсем. А рядом с ним стоит старец седоволосый и насмехается: «Как был ты, – говорит, – Стелькин, никчёмной пустышкой, болванкой неотёсанной, так и остался. Ни стихов хороших после себя не оставил, ни приятных воспоминаний. Скоро забудут тебя навсегда, и канешь в бездну пустоты и мрака». - Кто ты? – прохрипел Стелькин. - Я тот, кто не валялся на диване, а трудился, не покладая рук, не откладывал всё на потом, а шёл в ногу со временем. И за это буду вознаграждён и памятью потомков, и известностью на долгие века, благодаря поэзии своей и изданным многотомникам. - Ошмёткин, ты, что ль? – не поверил Стелькин. – Ах ты, охальник, стервец рифмоплёточный, опередил всё-таки. Только врёшь, меня голыми руками не возьмёшь. – Вскочил Стелькин с дивана. И откуда только сила взялась?.. Прибежал на кухню, жена посуду моет. – Ах ты моя хозяюшка-хлопотунья, – ласково обнял он жену, – посиди, отдохни, умаялась, небось, с нами. – И давай отстирывать, отглаживать, – не только мужскую, но и женскую работу по дому на себя взял. – Что, сынок, задачка не решается, а мы её, как орешек, раскусим, вот гляди, как всё просто. Доволен сын, к отцу на колени забрался, ручками шею обвил, давно не был отец в добром расположении духа. А он уже со Стасиком на философские темы ведёт рассуждения, эрудицией наповал сражает. Дочка на отца не нарадуется, – то отца целует, то жениха своего. И уже о свадьбе договорились, и договор шампанским скрепить успели. А тут телефон звонит и говорят Стелькину, что его стихи понравились и издательство берётся книгу выпустить, да не одну, а несколько тысяч экземпляров. Эх, что за жизнь началась. Жаль только, что прежние бесцельные годы вернуть нельзя, зато впереди – вечность, сколько всего успеть можно, если на диване не залёживаться да ленью не маяться.